— Светочка, — сказал я проникновенно, — ты ставишь меня в двусмысленное положение. Я только-что убеждал красавца-хозяина, что являюсь тебе в некотором роде внебрачным мужем. После твоего бессмысленного запирательства он может посчитать меня обманщиком, а то и откровенным лгуном. Ты подумала — как это может отразиться на моей безупречной репутации?

После моей прочувственной речи Светлана поняла, что я не шучу и, смело глядя в голубые глаза мучителя-абрека, сказала:

— Это самый дорогой для меня человек Дмитрий Константинович Беркутов.

О, как же была прекрасна моя любимая! Как прекрасна, как цветуща была земля, по которой ступали её стройные ноги! И как чудесен был мир, в котором мне посчастливилось тридцать пять лет назад появиться на свет и полюбить такую необыкновенную женщину! Как он был мудр и наполнен смыслом! Как были красивы люди, его населяющие! Остановись мгновение! Ты прекрасно!

И пока меня распирала гордость за любимую, а за спиной вырастали могучие крылья, способные вырвать эту симпатичную голубую планету из семейства Солнца и унести далеко-далеко в отрытый космос, с Татиевым творилось прямо противоположное. Он разом будто постарел на добрый десяток лет, сник, ссутулился. Лицо его долго меняло выражения, пока не приняло устойчивое — страдальческое. Взгляд потух. Ноги уже были не в состоянии выдерживать тяжесть внезапно одряхлевшего тела, и он пляхлунся на стул, отсутствующе глядя в окно. Да, не хотел бы я оказаться когда-нибудь на его месте. Очень бы не хотел. Определенно. По всему, он сильно любил Светлану. Его беда состояла в том, что он напрочь забыл народную мудрость, о которой наверняка говорила ему русская мама, — «насильно мил не будешь».

— Хорошо. Идите, Светлана Николавна, — сказал он устало, без тени эмоций.

— Никуда я не пойду, — твердо ответила Светлана и, в доказательство своих слов, подошла ко мне и положила руку мне на плечо.

Татиев посмотрел на нее, затем перевел взгляд на меня, снова — на нее, горько усмехнулся, проговорил обреченно:

— Насильно мил не будешь.

Я вздрогнул от неожиданности. Он будто подслушал мои мысли. Черт возьми! А ведь он неплохой в общем-то мужик. И если бы мы встретились с ним где-нибудь при других обстоятельствах, то могли бы подружиться. Определенно. И я сделал бы из него человека. Впрочем, это и сейчас не поздно. Во всяком случае, надо попытаться.

— И что вы намереваетесь делать? — спросил Татиев, глядя на меня. Похоже, что на Светлане он окончательно поставил крест. И правильно сделал. Я бы на его месте поступил бы точно так же. Лучше раз здорово переболеть, чем всю жизнь чахнуть.

— Была мыслишка — отправиться домой, прямиком к семейному счастью. Очень надеюсь, Руслан Мансурович, на ваше содействие и помощь.

От подобного нахальства Татиев лишь покачал головой. После некоторой паузы сказал:

— Нравитесь вы мне, Павел... э-э, Дмитрий Константинович, в любой ситуации не теряете самообладания и чувства юмора. Но я бы хотел составить приватный разговор без свидетелей. — На Светлану он больше не смотрел. Видно, действительно имел способность подслушивать чужие мысли и решил покончить с любовью раз и навсегда.

— Света, оставь нас, пожалуйста, — сказал я,тронув её руку.

— Хорошо, — ответила она и вышла.

Татиев достал из кармана довольно пухлый конверт и протянул мне.

— Это то, что вы просили.

— Спасибо! Родина вас не забудет.

— Да ладно вам, — вяло отмахнулся он от моих слов. — Я решил принять ваше предложение.

— Какое ещё предложение? — не понял я.

— Отпустить вас.

— Вот как! — искренне удивился я. — А я уже было приготовился долго и нудно убеждать вас в необходимости этого.

— Дело вовсе не в вас. Я бы отпустил её даже если бы вас не было. Я это решил ещё в Москве. Но меня интересует, что будет дальше?

— Дальше мы со Светланой будем жить долго и счастливо и, если повезет, умрем в один и тот же день. А вы, Руслан Мансурович, постараетесь найти потерянную когда-то совесть. И если найдете, чего я вам искренне желаю, то, уверен, станете человеком.

— Избави Господи меня от друзей, а от врагов я избались сам, — вдруг ни с того ни с сего задумчиво проговорил Татиев, глядя в окно.

— О чем это вы, Руслан Мансурович?

— Да так, кое-что вспомнил... Аза совет спасибо. Но я несколько не о том. Что я должен буду делать после вашего отъезда?

— То же, что делаете сейчас. Только информацию будете передавать Рощину.

— Вы и его завербовали?

— Обязательно. Только его не надо было вербовать. Он сам с радостью согласился помогать, так как все, что тут делается уже давно его достало. Поэтому, мой вам совет: поскорее кончайте со всем этим, направьте свою кипучую энергию в конструктивное русло. У вас сейчас один враг — Ссосновский и компания. именно они хотят развязать на Кавказе братоубийтвенную войну.

— Я попробую, — пообещал мне Татиев. И по тому, как это было сказано, я понял, что ему можно верить. — Да, а что я скажу Сосновскому?

— Скажите, что я являюсь сотрудником Главного разведовательного управления. Вряд ли у него там есть свои люди.

— Думаете, он в это поверит? — с сомнением спросил Татиев.

— А это уже другой вопрос. Попытайтесь раздобыть информацию на самого Сосновского и его ближайших компаньонов. В особенности нас интересуют те, кто принадлежит к Семье.

— Это будет нелегко сделать, но я попытаюсь.

У утром следующего дня наше счастливое семейство сидело на заднем сидении «Жигулей». Вы можете представить, что творилось в наших душах. Описывать это — займет лишком много времени и места. А в окно своего кабинета на нас смотрел Руслан Татиев. Не дай Бог мне когда-нибудь оказаться на его месте.

Я тронул за плечо сидящего за рулем Рощина и, указывая направление, сказал:

— Трогай, Игорек!

Через двадцать минут, когда мы спускались по серпантину дороги, я не выдержал обуревавший меня эмоций и сказал Игорю:

— Останови. Надо попрощаться.

— С кем? — не понял он.

— С ними, — кивнул я на горы.

Игорь остановил машину. Я выбрался из нее, закурил. Смотрел на эти природные величественные изваяния и сердце задохнулось каким-то неизъяснимым светлым чувством сопричастности к чему воликому и недоступному человеческому пониманию. Что наша жизнь — так, краткий миг, не более того. Мы уйдем, а эта суровая красота вечна.

Ко мне подошла Светлана, обняла за талию, прижалась. Глубоко всздохнув, сказала:

— Как хорошо! Какая же я счастливая!

И уже не в силах удрежать рвущуюся наружу радость, я закричал во всю ивановскую:

— Свобода-а!!!

Горы вздрогнули от неожиданности и, после некоторого раздумья, решили меня поддержать — гулко и протяжно откликнулись:

— Д-а-а-а! А-а-а!

Глава пятая: Иванов. «Удавшаяся» провокация.

Каждое время выбирает своих героев. На этот раз оно выбрало меня. Шутка. Нашел, блин, героя, да? Нет, время таких героев, как Иванов, кануло в лету. Сменились жизненные ориентиры. Поменялся и полюс притяжения людей с плюса (при всех моих многочисленных недостатках я отношу себя все же в этому полюсу) на минус. Где-то что-то коротнуло, произошел сбой в законах развития мироздания и, совершая новый виток, вместо того, чтобы быть наверху, мы опустились до уровня пищерного капитализма, где правят свои законы: «человек человеку — волк», «для достижения цели хороши все средства» и тэдэ и тэпэ, где в героях ходят сосновские, чубайсы, гайдары и прочие российские ротшильды и черчили. Удастся ли нам поменять полярность нашей жизни — покажет время. Я, как отчаянный оптимист и махровый идеалист, лично в это верю. Верю, что это может случиться ещё при жизни нынешнего поколения. Во всяком случае, постараюсь сделать все от меня зависящее. Иначе... Даже страшно представить, что может быть иначе. По черной выжженной пустыне будут одичало бродить полулюди-полузвери с обоженным черными лицами и голодым блеском в глазах. Встретив соотечественника, будут набрасываться на него, рвать зубами его тело, пить теплую кровь, а потом страдать несварением желудка. Иначе нельзя. Иначе не выжить. Брр! Картина не для слабонервных. Надеюсь, что до этого не дойдет. Не хотел бы я своим детям такого будущего. Очень бы не хотел. А их у меня, если верить достоверным источникам, скоро будет трое. Правда, они все от разных жен, но отец-то у них один — ваш покорный слуга.